Неточные совпадения
В это же
время, словно на смех, вспыхнула во Франции
революция, и стало всем ясно, что"просвещение"полезно только тогда, когда оно имеет характер непросвещенный.
Восхищение начальством! что значит восхищение начальством? Это значит такое оным восхищение, которое в то же
время допускает и возможность оным невосхищения! А отсюда до
революции — один шаг!
В одном месте было зарыто две бочки лучшего Аликанте [Аликанте — вино, названное по местности в Испании.], какое существовало во
время Кромвеля [Кромвель, Оливер (1599–1658) — вождь Английской буржуазной
революции XVII века.], и погребщик, указывая Грэю на пустой угол, не упускал случая повторить историю знаменитой могилы, в которой лежал мертвец, более живой, чем стая фокстерьеров.
—
Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая о Лидии, которая находит
время писать этому плохому актеру, а ему — не пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные речи Лютова, он вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал, находя в этих хотя и очень обдуманных письмах нечто, чего Лидия не должна знать и что унижало его в своих глазах. Лютов прихлебывал вино и говорил, как будто обжигаясь...
— Сам народ никогда не делает
революции, его толкают вожди. На
время подчиняясь им, он вскоре начинает сопротивляться идеям, навязанным ему извне. Народ знает и чувствует, что единственным законом для него является эволюция. Вожди всячески пытаются нарушить этот закон. Вот чему учит история…
— Ах, оставьте! — воскликнула Сомова. — Прошли те
времена, когда
революции делались Христа ради. Да и еще вопрос: были ли такие
революции!
Доживая последние дни в Париже, он с утра ходил и ездил по городу, по окрестностям, к ночи возвращался в отель, отдыхал, а после десяти часов являлась Бланш и между делом, во
время пауз, спрашивала его: кто он, женат или холост, что такое Россия, спросила — почему там
революция, чего хотят революционеры.
«Сейчас увижу этого, Якова… Я участвую в
революции по своей воле, свободно, без надежды что-то выиграть, а не как политик. Я знаю, что
времена Гедеона — прошли и триста воинов не сокрушат Иерихон капитализма».
В истории знала только двенадцатый год, потому что mon oncle, prince Serge, [мой дядя, князь Серж (фр.).] служил в то
время и делал кампанию, он рассказывал часто о нем; помнила, что была Екатерина Вторая, еще
революция, от которой бежал monsieur de Querney, [господин де Керни (фр.).] а остальное все… там эти войны, греческие, римские, что-то про Фридриха Великого — все это у меня путалось.
Были среди них люди, ставшие революционерами потому, что искренно считали себя обязанными бороться с существующим злом; но были и такие, которые избрали эту деятельность из эгоистических, тщеславных мотивов; большинство же было привлечено к
революции знакомым Нехлюдову по военному
времени желанием опасности, риска, наслаждением игры своей жизнью — чувствами, свойственными самой обыкновенной энергической молодежи.
С горьким чувством перечитывал я страницы сборника статей, написанных за
время войны до
революции.
Но в
революции есть еще другая сторона, связанная со
временем.
Никакая
революция на коротком промежутке
времени не может формировать совершенно нового человека, хотя что-то новое с собой несет.
Париж еще раз описывать не стану. Начальное знакомство с европейской жизнью, торжественная прогулка по Италии, вспрянувшей от сна,
революция у подножия Везувия,
революция перед церковью св. Петра и, наконец, громовая весть о 24 феврале, — все это рассказано в моих «Письмах из Франции и Италии». Мне не передать теперь с прежней живостью впечатления, полустертые и задвинутые другими. Они составляют необходимую часть моих «Записок», — что же вообще письма, как не записки о коротком
времени?
Тут дела немецкой
революции пошли быстро под гору: правительства достигли цели, выиграли нужное
время (по совету Меттерниха) — щадить парламент им было бесполезно.
А. И. Герцена.)] в нашем смысле слова, до
революции не знали; XVIII столетие было одно из самых религиозных
времен истории.
От Гарибальди я отправился к Ледрю-Роллену. В последние два года я его не видал. Не потому, чтоб между нами были какие-нибудь счеты, но потому, что между нами мало было общего. К тому же лондонская жизнь, и в особенности в его предместьях, разводит людей как-то незаметно. Он держал себя в последнее
время одиноко и тихо, хотя и верил с тем же ожесточением, с которым верил 14 июня 1849 в близкую
революцию во Франции. Я не верил в нее почти так же долго и тоже оставался при моем неверии.
[Давно минувшие
времена… (ит.)] He только гостиные XVIII столетия не существуют — эти удивительные гостиные, где под пудрой и кружевами аристократическими ручками взлелеяли и откормили аристократическим молоком львенка, из которого выросла исполинская
революция, — но и таких гостиных больше нет, как бывали, например, у Сталь, у Рекамье, где съезжались все знаменитости аристократии, литераторы, политики.
Положение его в Москве было тяжелое. Совершенной близости, сочувствия у него не было ни с его друзьями, ни с нами. Между им и нами была церковная стена. Поклонник свободы и великого
времени Французской
революции, он не мог разделять пренебрежения ко всему европейскому новых старообрядцев. Он однажды с глубокой печалью сказал Грановскому...
Деятели русской
революции вдохновлялись идеями уже устаревшего русского нигилизма и материализма и были совершенно равнодушны к проблемам творческой мысли своего
времени.
Было
время, когда меня соблазняло вычитанное из «Бесов» — аристократ в
революции обаятелен.
Богданов очень благородно держал себя во
время большевистской
революции.
Деятели Французской
революции вдохновлялись идеями Ж.Ж. Руссо и философии XVI-XVII века, были на высоте передовой мысли того
времени (это независимо от ее оценки по существу).
Марксизм раскрывал возможность победы
революции, в то
время как старые революционные направления потерпели поражение.
«Яма» — это венец купеческой мстительной жадности. Она существовала до
революции, которая начисто смела этот пережиток жестоких
времен.
Некоторое
время после
революции 1917 г. значительная часть духовенства и мирян, почитавших себя особенно православными, была настроена контрреволюционно, и только после появились священники нового типа.
То было
время первой малой
революции, и журнал мог просуществовать только год.
Деятели французской
революции жили передовыми идеями того
времени, идеями Ж. Ж. Руссо, просветительной философией XVIII в.
Характерно, что русским не свойственна риторика, ее совсем не было в русской
революции, в то
время как она играла огромную роль во французской
революции.
«Одна лишь социальная
революция, — говорит он, — будет обладать силой закрыть в одно и то же
время и все кабаки и все церкви».
В это же
время внизу, в Таврическом дворце, и вокруг бушевала
революция.
Он вышел из кружка Свентицкого и Эрна, которые одно
время пытались соединить православие с
революцией.
В это же
время Герцен, разочаровавшийся в
революции 48-го года, писал, что началось разложение Европы.
Среди молодой своей команды няня преважно разгуливала с чулком в руках. Мы полюбовались работами, побалагурили и возвратились восвояси. Настало
время обеда. Алексей хлопнул пробкой, начались тосты за Русь, за Лицей, за отсутствующих друзей и за нее. [За нее — за
революцию.] Незаметно полетела в потолок и другая пробка; попотчевали искрометным няню, а всех других — хозяйской наливкой. Все домашнее население несколько развеселилось; кругом нас стало пошумнее, праздновали наше свидание.
— А потому, что ты эгоист; мы с тобой были в страшное
время в Париже, когда тушили
революцию, и там не было такого террора.
Привлеченные шумом и криками, которые во
время этой
революции неслись с острова, я и несколько моих товарищей пробрались туда и, спрятавшись за толстыми стволами тополей, наблюдали, как Януш, во главе целой армии красноносых старцев и безобразных мегер, гнал из зáмка последних, подлежавших изгнанию, жильцов.
Три предмета проходят через всю жизнь парижского ouvrier: [рабочего] работа, веселье и, от
времени до
времени…
революция.
Во Франции это случилось во
время"великой французской
революции".
Точь-в-точь как у нас журналист Менандр, который в «Старейшей Пенкоснимательнице» все надседался-курлыкал: наше
время не
время широких задач! курлыкал да курлыкал, а пришел тайный советник Петр Толстолобов, крикнул: ты что тут
революцию распространяешь… брысь! — и слопал Менандра!
Потом он высказал несколько резких и даже либеральных суждений насчет того, как правительство непростительно потакает офицерам, не наблюдает за их дисциплиной и не довольно уважает гражданский элемент общества (das bürgerliche Element in der Societät) — и как от этого со
временем возрождаются неудовольствия, от которых уже недалеко до
революции, чему печальным примером (тут он вздохнул сочувственно, но строго) — печальным примером служит Франция!
То было
время всеобщей экзальтации, и начальство квартала было сильно озабочено потрясением основ, происшедшим по случаю февральской
революции. Но где же было удобнее наблюдать за настроением умов, как не в танцклассах? И кто же мог быть в этом деле более компетентным судьей, как не тапер?
Так всегда и было после всех
революций и всех попыток
революций, всех заговоров, всяких насильственных перемен правительств. Всякая борьба только усиливает средства порабощения тех, которые в данное
время находятся во власти.
— Не только в
революции, я даже в черта не верю! И вот по какому случаю. Однажды, будучи в кадетском корпусе, — разумеется, с голоду, — пожелал я продать черту душу, чтобы у меня каждый день булок вволю было. И что же-с? вышел я ночью во двор-с и кричу: «Черт! явись!» Ан вместо черта-то явился вахтер, заарестовал меня, и я в то
время чуть-чуть не подвергся исключению-с. Вот оно, легковерие-то, к чему ведет!
Ax! если б ты жил во
времена Великой французской
революции!
1) что в городе, в течение десяти лет, не произошло ни одной
революции, тогда как до того
времени не проходило ни одного года без возмущения...
— Вы глупы, Chenapan! (Да, он сказал мне это, несмотря на то, что в то
время был еще очень учтив относительно меня.) Вы не хотите понять, что чем больше с моей стороны вмешательства, тем более я получаю прав на внимание моего начальства. Если я усмирю в год одну
революцию — это хорошо; но если я усмирю в году две
революции — это уж отлично! И вы, который находитесь на службе у величайшего из усмирителей
революций, — вы не понимаете этого!
Первый толчок дал один из батюшек, сказав, что"ныне настали
времена покаянные", на что другой батюшка отозвался, что давно очнуться пора, потому что"все
революции, и древние и новые, оттого происходили, что правительства на вольные мысли сквозь пальцы смотрели".
Смущало и то, что Колесников, человек, видимо, с большим революционным прошлым, не только не любил говорить о
революции, но явно избегал всякого о ней напоминания. В то же
время, по случайно оброненным словам, заметно было, что Колесников не только деятель, но и историк всех революционных движений — кажется, не было самого ничтожного факта, самого маленького имени, которые не были бы доподлинно, чуть ли не из первых рук ему известны. И раз только Колесников всех поразил.
Государству известно, как тяжко профессору пришлось в 19-м и 20-м годах, во
время этой, хи-хи…
революции.
В то же
время, которого это касается, опять повторяю, в Лондоне только говорили о
революциях да писали, а к делам вовсе не приступали.